7.
Среди всех голосов каждый звучал знакомо, ибо каждый был твоим.
читать дальшеНо все это, конечно же, сон.
У комнаты – четыре угла. Четыре угла и четыре стены, но окружают они отчего-то кольцом, душат, что червь, облепляют, что мухи, а еще пол и потолок – какое-то месиво белого цвета, и куда ни ткнешься, всюду холод и пустота. Тишины. Недоставало только тишины. Ей говорили, здесь помогут, и поначалу так все и было: белый камень больничных стен не пропускал ни ветра, ни слез, ни даже чужих голосов, однако шло время, и последние к Джин возвращались, возвращались, как старые недобрые друзья; одни она узнавала, а вот другие приходили впервые, но так или иначе в ней оставались, почти выселив ее саму из собственной головы.
Это – не помощь. Джин знала это наверняка, но устала твердить, да и разве кто слушал? Люди – они звались докторами – делали так, как их научили, и не верили едва слышному голосу ребенка. Они исцелили Джин лишь от любви к жизни. То, впрочем, не вполне их вина, ибо нет иного лекарства, кроме смерти, что могло бы вылечить человека от гена Х, но такому докторов – и не все из них оказались людьми – в их колледжах и университетах не учили. Они всегда говорили одно и то же. Этот сон Джин помнила наизусть. Этот сон некогда был правдой за вычетом, впрочем, тебя, но даже к этой забавной и болезненной странности она привыкла.
– Это сон, – повторила она себе вслух, чтобы поскорее развеять морок воспоминаний и бреда, чтобы поскорее проснуться и забыться в рутине привычной школьной жизни. В конце концов, это было столько лет назад – Джин понимает это даже во сне, но продолжает видеть. Те же белые стены, те же белые простыни, та же дверь и открывается так же, а Джин так же поднимает голову, чтобы на ее пороге увидеть Профессора, а вместо этого видит тебя.
А после Джин просыпается.
6.
– Почему это не сон?
Руки – в кулаки. Голова – на плечо Ороро. И впервые за долгие дни у Джин соленые и мокрые щеки.
Казалось бы, все самое страшное позади. Позади, и хуже быть уже, пожалуй, не может, хотя подобные мысли несомненно опасны, ибо невольно искушают судьбу, но разве может быть тяжелее и горше? Бумаги подписаны, печати поставлены, а мертвые ушли в землю, и нет отныне ни семьи, ни будущего – ничего такого, за что стоило бы цепляться, кроме, разве что, Школы и мутантов? Хуже уже, конечно, не будет. Но и лучше, кажется, тоже – так думает Джин до появления Хоуп.
Хоуп, надежда не только мутантов, но и лично Джин Грей, как будто чуть выпрямляет излом погнутой жизни, что, впрочем, конечно, недостаточно для того, чтобы вновь счесть себя счастливой, но достаточно для того, чтобы не просто существовать в пространстве и времени, но даже жить.
5.
– Кто-то из нас тогда должен остаться, Джин, – говорит Профессор.
– Если Джин остается, то и я тоже, – отвечаешь ты.
Сердце почти слышно ударяется о ребра и, уязвленное холодным рассудком, вновь возвращается на место. Хочется что-то сказать, но что и зачем? Они – по-прежнему одна команда, и с чего бы так уж радоваться или удивляться твоим решениям, если они наверняка продиктованы логикой, чувством ответственности и, возможно, лишь в малой пропорции – былыми чувствами?
Обстоятельства, однако, меняются, и все, кроме Джин и Хэнка, летят на Геношу возвращать Хоуп, Логана и угнанный самолет. Уходят. Они уходят, а вместе уходит с ними и сердце Джин Грей. «Возвращайтесь», – хочет сказать она, но вместо этого с уст срывается «удачи», как будто провожает не на другой конец света, а желает доброй ночи накануне вечернего сна.
4.
Измерять шагами школу ей не впервой. Все дети уже давно пересекают океан и летят навстречу дивному новому миру, а потому заняться почти и нечем, в конце концов, не хоронить же Курта в одиночку. Липкие и душные мысли роем мух залепляют Джин голову изнутри, как в самых страшных кошмарах, как в самых страшных воспоминаниях, а после – удар. Удар, и пробуждение на руках Марсии Лэнг.
– Он близко, я должна бежать.
Он? Он близко. Джин и сама это знает, а позже, не скрываясь и не до конца отдавая себе отчет, идет к Манхэттену, над которым солнечным диском сияет он – Феникс.
– Я ее здесь не вижу, – без конца повторяет девушка по имени Рейчел, в которой, судя по ее почти безжизненному лицу, укрывается Феникс.
Хоуп. Холодный душ окатывает Джин целиком, и не успевает сердце вновь заняться тревогой, как она видит Китти и Скотта, вмиг сжимает в объятиях последнего. Так непривычно и вместе с тем, напротив, как будто и не было шести лет между, и хочется растянуть этот миг по линейки времени, но вновь удар, и вместе с Фениксом исчезают и стоящие рядом Китти и Скотт, как будто и не было их рядом, как будто все это
сон.
3.
Солнечный удар. Джин пошатывается, но вскоре твердо встает на ноги и ощущает в себе столько силы, сколько не было в ней и в лучшие годы, не то что сейчас; отчего же? Похоже на сон, но как будто и нет. Тяжелые крылья давят плечи, но вместе с тем закрывают, прячут от всего дурного, каждое перышко – броня, и нет лучше и чище этого чувства свободы, всесилия и уверенности в грядущем счастье. Ноги сами ведут Джин к Школе и быстро приводят к тебе. Ты извиняешься, но все это не имеет значения боле, как не имеют значения и эти шесть лет, и та женщина в белом, имя которой ты не сможешь вспомнить уже через минуту,
как будто все это чужой сон.
И ничто кроме воли моей значения не имеет.
2.
Пробуждение, впрочем, болезненно. Открыть глаза и вновь ощутить себя слабой, немощной, достаточно обыкновенной – незавидное дело, но куда незавиднее вспомнить все то, что сделала, все то, о чем пожалела, и все то, что хотела бы исправить, но как знать, что ты за такое не прогонишь? Чудом жива Икс-23, Джин видит ее и с облегчением выдыхает, но память твоя и той женщины... Помню, я обещала тебе когда-то не лезть в твою голову и много лет я это обещание держала, а тут – сорвалась, пусть даже на то была не вполне моя воля.
Самолет поднимается в воздух, впереди – Геноша и эта женщина в белом, статная, хрупкая, красивая, красивая даже более, чем твоя бывшая новая жена Джин Грей, и как страшно говорить о ней, страшно до желания просто выйти в иллюминатор и исчезнуть в белых облаках, страшно напоминать, страшно давать вам повод и шанс.
Но иначе просто нельзя.
Судорогой улыбки на лице проявляется облегчение, когда ты говоришь, что и не хочешь ее – Эмму Фрост – вспоминать. Спасибо. За душу кусает соблазн нежелания говорить о том же с ней и возвращать воспоминания ей, но – нужно. Эмма. Эмма, Эмма, Эмма Фрост. Английское, джейностиновское, холодное имя, кто ты, откуда, зачем? Не помнишь ты, не знаю я. Но ничего, Эмма, твой сон скоро кончится, доброе утро.
1.
Доброе утро и тебе. Странно просыпаться здесь, правда? А где-то там за тысячу миль неупокоенной осталась Школа, мертвое тело наших несбывшихся надежд; пройдет всего пару десятков лет, а может, и меньше, прежде чем иссушится, высохнет ее плоть, оставив лишь скелет голых стен, лестниц и коридоров. Мы сделали многое. Мы сделали все, что смогли? Не знаю. Время покажет. Упрямые мысли о возвращении и попытках отстроить, отвоевать, отстоять свое право на существование, роятся в голове Джин уже с самого ее пробуждения, но вскоре отступают, когда вскоре просыпаешься ты.
Страшный сон наконец заканчивается, и все собирается воедино, и каждая клякса, и каждое пятно вдруг обретают смысл, становясь узором, до которого мы с тобой все никак не могли прежде догадаться, но наступает утро, озаряет нам путь, и нет ничего лишнего, и единственный голос, который я слышу, — твой:
— Доброе утро.
И еще пара картинокХоуп Грей-Саммерс
Ороро, Китти и Джин
Шторм
Китти Прайд и Питер Квилл
Эмма Фрост
-
-
09.08.2017 в 15:52И вообще, вся история получилась красивая. Правда, лично для меня очень печальная.
Спасибо за игру.
-
-
09.08.2017 в 22:58Да, мне и самой грустно немного за тебя, но это же Эмма, она же умница и красавица, думаю, у нее в будущем все сложится.
И ты была сногсшибательно красивой.)
-
-
13.08.2017 в 10:22спасибо за игру и за картинку
и отчет.
Я прочитала, очень красиво написано и очень интересно)
-
-
27.08.2017 в 15:48а она и не очень удачная, поэтому забей