

Эта роза держалась долго. читать дальшеДольше всех других, кому довелось попасть в хрустальную вазу дворцовой жизни; когда другие увяли красотой и сердцем, изумрудный стебель ее продолжал держаться прямо, и белокурый бутон тоже не склонял головы. Много воды сменилось в изысканной вазе, много воды утекло, много звезд видела роза, много слышала утренних песен соловьев, а все продолжала стоять. Дочь, сестра, супруга, мать, вдова, бабушка – что кольца на дубовых пнях, появлялись на розе новые венцы, и с ними она не молодела, что скрывать.
Реальной власти Агата, конечно, не имела, но до старости продолжала оставаться символом некого светлого будущего, к которому, как за движущему по небосклону солнце, идет человечество. Настоящей властью обладали другие, во вдовствующей же королеве продолжало сосредотачиваться что-то другое, что-то более земное и вместе с тем невесомое, что-то простое, человеческое, женское и вместе с тем очень гордое и строгое. Королеву Агату никто не боялся, все по-прежнему знали, что сердце ее не стареет, и оно почти столь же наивно, как и в день, когда она без единого узла интриги отвоевала престол; королеву Агату никто не боялся, но чтили и любили, почитая почти за бессмертную, ибо еще со дня смерти своего августейшего супруга она прожила без малого двадцать лет. Совсем немного для тех, кто коротает свою вечность в магии, и бесконечно много для сердца, изнывающего в разлуке.
– О чем вы думаете, мама?
– О вашем отце, Альберт.
А говорила – почти никогда. Слишком много, чтобы вместить в слова, слишком глубоко внутри, чтобы вскрывать. Она иногда смотрела на море и вспомнила, как он возвращался, зная, что он не вернется теперь никогда, и лишь она сможет однажды последовать за.
– Ваш траур, мама, уже вышел из берегов, и не надо на меня, Альберт, так, пожалуйста, смотреть. Мы все скорбим об отце, но вы как будто потеряли всякий интерес к жизни!
– София, прошло всего…
– Полгода, чтобы хоть раз улыбнуться?
Легче не стало, стало просто привычнее. Как с Фридой, о которой Агата вспоминала каждый день своей жизни. Теперь их стало двое.
Позже появились прочие заботы, прочие думы и прочие радости. С каждым прорезавшем тишину младенческим криком Агата чувствовала, как сердце ее раскрывается подобно бутону, чтобы вместить в себя еще больше любви. Внуки бабушку любили и знали, что она любит их. Величественно-домашняя и строжайше-добрая, она была той, у кого внуки могли искать защиты перед воспитанием родителей и гувернеров. Она не учила плести интриги, склонять на свою сторону, соблазнять, удивлять, подкупать, она учила только самым простым и проверенным истинам, с которыми в воде не утонешь, в огне не сгоришь: будь добрым и смелым, честным и справедливым, всегда протягивай руку тем, кто нуждается, всегда надейся на лучшее… Жизнь много раз могла бы ударить королеву лицом о несовершенство этих истин, но крылья (не ее крылья) всегда оберегали ее от такого, а потому бабушка Агата продолжала давать детям ту правду, которой жила сама, правду, к которой те иногда относились чуть со снисхождением, почитая уверенность бабушки в других людях за чрезмерную наивность. Что, впрочем, может, и было правдой.
Эта роза держалась долго. Дольше других, кому довелось попасть в хрустальный аквариум дворцовой жизнью, и кто знает, что так берегло ее все эти годы: то ли ее шелково-золотое сердце, то ли бескрайние крылья за спиной того, кто взялся ее защищать – кто возьмется судить, да и стоит ли. Длинные годы держалась роза в воде, а потом как будто и не погибла даже, а просто уснула. Снежный пух, небесный дар, молочные капли – снег пришел укрыть собой Шанбург, когда роза замерзла. Как всякий цветок, рожденная весной, она зимы переносила не так стойко как другие времена года, и одной из зим – замерзла.
Не проснулась. Она просто не проснулась от ослепительно белого солнца, текущего в глаза, она просто не откликнулась на вопрошающее «Ваше Величество?», она просто не подняла век, не умерла, нет, не проснулась, только и всего.
Sleep well, our graceful queen.
А ведь я написала это почти год назад, но только сейчас решила выложить.
Неожиданно вспомнила об этом отрывке, когда написала вступление к истории.