Ее белые кеды вкупе с молочного цвета колготками создавали впечатление, будто это нога не юной девушки, а восставшего из могилы скелета.
читать дальшеКоротка красная юбка аккуратными лепестками облекала тонкую фигуру живого скелета, пряча свой пояс под снежным свитером крупной вязки, из-под которого игриво выглядывала розовая рубашка. На шее ее висело какое-то украшение, тянувшееся к поясу; волосы были собраны в строгий, но густой хвост.
Лицо ее ломало всю ассоциативную игру со скелетом, ибо было приятно и свежо; в аккуратных чертах лица не было места смерти. Темные глаза живо смотрели на собеседника, чуть кокетливо прячась в рощице густых ресниц. Мила. Она была мила и опрятна. Ее красота не начинала войн и не порождала дуэлей; она была скромна и неброска, она была подобна росе на зеленой травинке, в которой отражается само солнце.
В следующий раз она была одета в довольно открытое глянцевитое платье цвета лесной черники, но ее спелые загорелые плечи целомудренно прикрывал все тот же свитер. Сливочные лучи сентябрьского солнца стекали по теплому снегу шерсти, а сама она оперлась на парту; руки ее крестом были сложены на груди, но, несмотря на строгость позы, ее лицу и голосу были чужды замкнутость и агрессивность. Трудно сказать, почему, но вопреки всей внешней собранности, она казалась хрупкой и уязвимой, не как бабочка или стрекоза, отнюдь; ей ближе была беззащитность котенка или птички... Наверное, тем, кто видел ее впервые, было нетрудно увериться в том, что это истинно тургеневская барышня, но стоило раз с ней поговорить, как становилось очевидным: не одними чувствами да рюшами она была жива. Ей вообще не была свойственна вся эта девичья противоречивость: редко опаздывала, еще реже забывала взять с собой ручку или — упаси Боже — обед, и уж совершенно точно она почти никогда не позволяла себе выглядеть хоть чуть устало, раздраженно или неопрятно. Она была доброй, добрее многих, что, впрочем, не лишало ее некоторой учительской строгости, с которой она оценивала себя и других. Она много спрашивала с себя и того же ожидала от других, никогда не порицая никого открыто, но безмолвный укор ее темных глаз говорил лучше всяких слов.
В ней всегда была жизнь.
Не та, что бьет ключом, а та, что заставляет работать ветряные мельницы, только вот что было ее ветром? Что дуло по этим жилам и венам, что наполняло легкие, что заставляло стучать ее без сомнения большое сердце? Сама она утверждала: чувства. Но как будто бы не совсем, впрочем, и не разум, хоть она много знала и еще больше думала, может, даже слишком. Копалась в себе, любила порыться в других и, ежели что находила, утаскивала в свою норку, где начищала до блеска, пока все не становилось предельно чистым, ясным и понятным. Ее вечно тянуло куда-то в глубину, но почему-то казалось, что она — дитя солнца, и только в его царстве она может жить. Ее башня слоновой кости была надежна сокрыта от злых сердцем, сбережена в глубоких лесах ее фантазий, и не добраться туда ни пешему, ни конному, если тот возжелал башню эту взять силой и принцессу из нее похитить; нет, туда дойти можно только секретной тропкой, на которую не всякому хватит терпения. Зато коли дойдешь — тебе и хлеб, и соль.
И йогурт обезжиренный.~~~
У нее было картинно умиротворенное лицо, лишенное, однако, всякой неестественности, всякой искусственности.
читать дальшеОна смотрела расслабленно, и взгляд ее был добрым, разве что слегка нездешним, чужим, посторонним. Лицо же напоминало лицо не то мученицы с иконы, готовой с радостью вознестись на небеса, не то куколки из коробки; странное положение рук, кои девочка разместила на перпендикулярно расходящихся из одной точки зеленые поручни походило на распятие, что только усиливало эффект. С небес на землю возвращал лишь черный чехол, в которой, наверное, покоилась скрипка. Честно говоря, меня бы не удивило, если бы вместо музыкального инструмента за ее спиной оказались бы крылья.
@темы:
this is a story about Salomon gold treasure