И еще плюс к последнему посту про Трионикс. Я бы ее еще поиграла, только, наверное, уже чуть более взрослой и более зрелой. Мне было бы интересно, что из нее выйдет, потому что она смелая, но не слишком осмотрительная, любопытная, но не очень внимательная, и в ней есть многое, но я не знаю, может ли этого быть достаточно, чтобы стать хорошей королевой. Мне было бы интересно, как перевернулся бы ее мир, если бы брат все же попытался убить ее. Вот это был бы конец счастливого детства, как мне кажется. Ну а если убил бы, то тем более х) Мне интересно, что у них вообще дальше будет с Приозерным, потому что ничего непонятно. Интересно, сможет ли она стать королевой. А если сможет, то какой. Интересно, не пожалеет ли король о своем выборе, интересно, изменит ли свое мнение о Лире королева Сейдаримана. Интересно, если она может влюбиться, то в кого. Интересно, какой она стала бы женой и матерью.
Хорошая история. Простая, но многослойная. Есть, о чем думать, и это главное, наверное.
Is it wro-wrong that I think it's kinda fun When I hit you in the back of the head with a gun?
Где-то есть острова утешения И спасительный берег Для того, кто умел верить. Там рождаются новые звёзды И в горах расцветает миндаль Для того, кто умел ждать.
Love On the tip of it The old rivers lack of other sweet scents So sweet You are a woman just as you are a man
И на Аделинку Уинник не мой идеальный вариант, ибо очень уж много в ней язычества, поэтому просто бонусом ( : тык
You gave me hope amidst my sorrow May it be tomorrow, that I can love again And in return for what I've borrowed Be with you tomorrow and until the end.
Вот я закончу загрузы. И напишу что-нибудь, потому что очень уж просится про них.
I love you love you first thing in the morning The day time the night time when the angels are calling They whisper in the top of my tongue a tiny little worlds that tickles your ear drum
Когда-то Мариса сказала мне, что если бы Фрида не любила Агату, она бы убила ее. Страшная альтернатива, но мы могли сыграть и так. И я нашла к этому идеальные иллюстрации и с идеальным текстом.
«– Простите меня, миледи! Не думайте, что я боюсь дотронуться до этой еды… и обижать вас я не хочу… Однако мы испытали много странных приключений и знаем, что вещи не всегда бывают тем, чем кажутся. Когда я гляжу на вас, я верю тому, что вы рассказываете, но ведь так же было и с Колдуньей. Как нам убедиться, что вы нам друг? – Никак, – сказала девушка. – Вы можете верить мне, можете не верить.» К. С. Льюис
Мне вставать в половину седьмого, и я бы добила еще один загруз, но вместо этого хочется написать о другом. Наверное, это лучше смотрелось бы мемуарами в какой-нибудь красивой записной книжке, и такие у меня есть, но я же точно знаю, что в любой тетради я тут же начну сокращать слова, не ставить окончания, и, в общем, моим потомкам достанется весьма сомнительная книженция.
Все хотят быть услышанными. Я думаю, одно из самых сильных желаний каждого человека — его абсолютная уверенность в том, что он не ошибется с теми, кому он решил рассказать, будь то собеседник на кухне или толпа зрителей, но ведь на деле это очень, очень смешное желание. По-своему даже трусливое. Нет, ничего такого уж страшного в этом страхе нет, все мы трусы на свой лад, но если вдуматься... Страх того, что твои слова не будут услышаны. Осмеяны. Забыты. Не поняты. Сильный страх. Естественный. Живой. Почти как страх темноты или высоты.
Бояться о чувствах и чувственном вслух — ну оно тоже понятно. Мы возводим в ранг чего-то бесценного самые обычные вещи, потому что боимся, что в чужих руках наши слова станут золотом лепреконов. Оттого люди или упрощают, или замолкают. Оттого идет про бисер и свиней.
Великими, наверное, становятся не те, кто открыли что-то первыми или сделали это хорошо, хотя и они, пожалуй, тоже. Великими становятся те, кто не боится опередить время. Сказать слово, что ценным станет только через тысячи лет. Отстаивать свои ценности. Не приберегать золотом души для будущего. Действовать здесь и сейчас. Чацкий, Гамлет, Дон Кихот, Маргарита, Антигона, Люси Певенси, наверное, даже Дейенерис, а еще Корделия. Они не смолчали. В этом, наверное, суть.
Главное, не оборачиваться. Лира знает, что стоит лишь повернуть голову, как по закону подлости за спиной кто-то возникнет. Уж лучше идти и не оглядываться. Поймают так поймают. Это не страшно. Страшнее забояться и не попробовать. Она уже привыкла передвигаться тихо и аккуратно, как маленький зверек; она незаметно крадется, стараясь выглядеть обыденно и невинно, но как же трудно удержать сердце, что в сладостном предвкушении готово вырваться из-под уздечки и поскакать вперед в такт собственному ритму. Слышишь, как стучит? Бьется о ветви ребер горячее сердце, расходится волнами кровь по тонким сосудам – где-то на кончике языка вновь ощущается этот металлический привкус опасности; девочка идет за своей добычей, и девочка боится стать добычей сама. Но не диких зверей, нет, таких глупостей она не страшится. Куда как сильнее в ней боязнь выдать свою тайну, свой секрет, что она хранит под голубой сосной в лесу. Об этом знать не должно никому.
читать дальшеДевочка вскоре, будто рыбка, ныряет в безбрежные воды зеленого леса, а после первый раз позволяет себе оглянуться – никого. Под платьем (и кто выдумал, что девочки должны носить только платья?) хрустят кости опавших листьев; скоро грядет осень. Девочка вдруг опускается к земле, кладет свою светлую ладонь на землю и сама нагибается к лесному ковру, сшитому нитями зеленого мха и желтой травы – теплая. Земля еще теплая. Девочка осторожно снимает туфли; в прошлый раз ее спросили, где она так сумела в парке испачкать и изорвать обувь, и Лира бы ответила, да только была она не в парке, а в самой чаще леса, где охотилась на перепелок. В этот раз она будет умнее. В этот раз она пойдет босая. Ведь земля еще совсем теплая, и если потом выпить горячего отвару, то никакая хворь не страшна.
Ей вообще ничего не страшно.
В три упругих прыжка Лира достигает голубой сосны, вновь, будто преследуемая лань, оглядывается, а после из-под серого камня достает свое главное сокровище: лук и стрелы. Ложится древко гибкого лука в одну руку – прячутся стрелы в руке другой. Светлые ладони маленькой герцогини крепко сжимают свою тайну, попробуй отними… Падает с плеч жаркий и ненужный плащ, и девочка, забыв обо всем, поддается безумной пляске сердца и пускается вперед. Сердце ведь знает: времени чуть-чуть. А потому надо спешить.
Лес встречает девочку не дружелюбно, но и не враждебно. Лес встречает девочку как старого соперника, как сестру, как соседку – здравствуй, дорогая, ты снова здесь. Лира с детства соревнуется с лесом, пытаясь покорить этот стихийный лабиринт небо подпирающих деревьев: она уже хорошо научилась в нем не теряться, она даже научилась насаживать на стрелы его птиц и зверей и все ж не открыла еще сотой доли его секретов. Колко жалит голые стопы лесной ковер, но трава — не змея, и к этой едкой боли можно скоро привыкнуть. А вот на змею наступить было бы опасно. Лира однажды видела змею, она тогда почти испугалась, но, как ее и учили, просто остановилась и не двигалась, молясь, чтобы гадюка проползла мимо. Лире тогда повезло.
Лира бежит. Нет, никакой погони, но лес будто сам подгоняет девочку в такт быстрому току крови, хлещет ее по спине своими раскидистыми ветвями, а та будто и не против. Остановиться ей так же трудно, как научиться летать, но Лира и не пытается. Раз – первая стрела слетает с руки и устремляется ввысь, чтобы где-то там, под самой крышей этого мира нагнать одну из перепелок и вместе с ней рухнуть вниз. Однажды Лира спросила, можно ли ей охотиться, но ей запретили, а кто-то и посмеялся, сказав, что оружие леди – вышивальная игла. – Леди быть скучно, – в тот вечер разозлено сказала Лира, и звонко ударилась о каменную гладь пола тонкая игла, и порвалось молочное полотно кривой вышивки. Леди быть скучно – говорит девочка, но это означает не совсем то. Это означает «Я хочу большего».
А еще – «У меня не получается». Не получаются эти ваши девичьи глупости: ни струны, ни иглы Лиру не слушалось, и ей оттого было очень обидно, что она… ненастоящая леди. У настоящих ведь стяжек к стяжку – расцветают вышивки настоящих леди, а что у Лиры? Ей кто-то однажды сказал, что ее вышивки похожи на юношеские воспаления на лице. Тогда она сдержалась, но в следующий раз, когда один из близнецов указал ей на ее неважные манеры, она… замахнулась и ударила ему в глаз. Ее позже спрашивали, почему не пощечина. Она и сама не знала.
Два – вторая стрела срывается с натянутой тетивы и разрезает воздух. Где-то падает еще одна птица. Три – осечка. Стрела улетает в небо. «Пожалуйста, пусть она поймает что-то большее чем птица», – думает Лира, и стрела, будто послушавшись ее, действительно не возвращается. Куда упала та, гонимая этим ребенком, на что обрушила свое острие, во что зубами впилась, где навек осталась? Знал только лес, но Лире, конечно, ничего не сказал и вместо этого лишь заплакал сереньким дождем. Была пора возвращаться.
Медленно, почти устало Лира поплелась назад, чувствуя, как с окончанием охоты ее покинули силы. Упругая походка сменилась равнодушием, и один раз девочка даже споткнулась о камень. Она дошла до сосны, там снова спрятала лук, накинула плащ и вышла из леса. Осторожно ступая, она аккуратно подошла к замку и, как ни в чем не бывало, направилась в свои покои, как вдруг поняла, что вместе с луком и стрелами оставила в лесу свои туфли. Решив вернуться за утраченными башмачками, она подошла к окну, как вдруг увидела, что летнюю акварель леса и луга размазали слезы дождя, и теперь уж никуда тихо не выйдешь, иначе потом спросят: чего это леди приспичило в дождь куда-то идти? Девочка с обреченной покорностью села на окно. Она не любила дожди. Дожди — это скучно. А когда скучно, тогда и грустно. От безысходности Лира начала искать брошенные где-то с утра пяльца, на что потратила не меньше четверти часа, с ленивой небрежностью оглядела аккуратность обратной стороны вышивки и начала дальше искалывать иголкой светлую ткань. Задиристо и бойко плясала перед глазами Лира игла, будто пуще прежнего пыталась ее позлить, раззадорить, но с упрямым спокойствием Лира, нахмурив брови, продолжала вышивать. Вскоре к дремотному танцу иглы присоединились и сами нити. Глаза Лиры начали чуть смыкаться. Несколько раз она закрывала глаза и несколько секунд пыталась отдохнуть от работы, но это только больше морило ее.
Проснулась Лира от первого выстрела рассвета ей прямо в глаза. Сонно потянувшись, будто ленивая кошечка, она поднялась на кровати и поняла, что, кажется, ее не стали будить, а если и стали, то пробудиться она сама не смогла. Небо цвета летних роз укрывало собой целый мир, и на горизонте сияла монетка солнечного диска — начинался новый день. И будут найдены башмачки, и сдастся вышивка, и будут открыты новые тайны, вкусные, теплые, неизведанные, и свяжутся новые песни, и подуют новые ветры, и не будет никакого дождя — и будет долгий, долгий день.
Мне всегда казалось, что у меня не слишком переменчивое настроение; откровенно говоря, я и сейчас тешу себя этой надеждой, но вот за последний час оно изменилось чуть более, чем полностью. Все начиналось за такое здравие... Я читала про орнаментализм в прозе, думала о хороших выходных, а еще о том, что, несмотря на разные трудности, мне нравится жить так, как я живу сейчас. Мне нравится учиться, мне нравится работать, мне нравится писать — мне многое нравится; я люблю свою семью, своих друзей, свой дом (свои дома!), своих персонажей, свои истории, да многое люблю, одежду люблю, книги люблю, сапоги тоже. Мне даже много для счастья не надо: вот съездила домой, мама подарила черные перчатки к шубе, и отлично все.
Меня многое тревожит, многое тяготит, но, главное, мне не скучно, мне интересно в этом мире. Это лучше бессмысленной легкости. Хотя с ней было бы проще.