«Мы умирaем, a искусство остaется. Его конечные цели нaм неизвестны и не могут быть известны. Оно единосущно и нерaздельно.
Я хотел бы, рaди зaбaвы, провозглaсить три простых истины:
Никaких особенных искусств не имеется; не следует дaвaть имя искусствa тому, что нaзывaется не тaк; для того чтобы создaвaть произведения искусствa, нaдо уметь это делaть». А.А. Блок.
Ее белые кеды вкупе с молочного цвета колготками создавали впечатление, будто это нога не юной девушки, а восставшего из могилы скелета. читать дальшеКоротка красная юбка аккуратными лепестками облекала тонкую фигуру живого скелета, пряча свой пояс под снежным свитером крупной вязки, из-под которого игриво выглядывала розовая рубашка. На шее ее висело какое-то украшение, тянувшееся к поясу; волосы были собраны в строгий, но густой хвост. Лицо ее ломало всю ассоциативную игру со скелетом, ибо было приятно и свежо; в аккуратных чертах лица не было места смерти. Темные глаза живо смотрели на собеседника, чуть кокетливо прячась в рощице густых ресниц. Мила. Она была мила и опрятна. Ее красота не начинала войн и не порождала дуэлей; она была скромна и неброска, она была подобна росе на зеленой травинке, в которой отражается само солнце.
В следующий раз она была одета в довольно открытое глянцевитое платье цвета лесной черники, но ее спелые загорелые плечи целомудренно прикрывал все тот же свитер. Сливочные лучи сентябрьского солнца стекали по теплому снегу шерсти, а сама она оперлась на парту; руки ее крестом были сложены на груди, но, несмотря на строгость позы, ее лицу и голосу были чужды замкнутость и агрессивность. Трудно сказать, почему, но вопреки всей внешней собранности, она казалась хрупкой и уязвимой, не как бабочка или стрекоза, отнюдь; ей ближе была беззащитность котенка или птички... Наверное, тем, кто видел ее впервые, было нетрудно увериться в том, что это истинно тургеневская барышня, но стоило раз с ней поговорить, как становилось очевидным: не одними чувствами да рюшами она была жива. Ей вообще не была свойственна вся эта девичья противоречивость: редко опаздывала, еще реже забывала взять с собой ручку или — упаси Боже — обед, и уж совершенно точно она почти никогда не позволяла себе выглядеть хоть чуть устало, раздраженно или неопрятно. Она была доброй, добрее многих, что, впрочем, не лишало ее некоторой учительской строгости, с которой она оценивала себя и других. Она много спрашивала с себя и того же ожидала от других, никогда не порицая никого открыто, но безмолвный укор ее темных глаз говорил лучше всяких слов.
В ней всегда была жизнь. Не та, что бьет ключом, а та, что заставляет работать ветряные мельницы, только вот что было ее ветром? Что дуло по этим жилам и венам, что наполняло легкие, что заставляло стучать ее без сомнения большое сердце? Сама она утверждала: чувства. Но как будто бы не совсем, впрочем, и не разум, хоть она много знала и еще больше думала, может, даже слишком. Копалась в себе, любила порыться в других и, ежели что находила, утаскивала в свою норку, где начищала до блеска, пока все не становилось предельно чистым, ясным и понятным. Ее вечно тянуло куда-то в глубину, но почему-то казалось, что она — дитя солнца, и только в его царстве она может жить. Ее башня слоновой кости была надежна сокрыта от злых сердцем, сбережена в глубоких лесах ее фантазий, и не добраться туда ни пешему, ни конному, если тот возжелал башню эту взять силой и принцессу из нее похитить; нет, туда дойти можно только секретной тропкой, на которую не всякому хватит терпения. Зато коли дойдешь — тебе и хлеб, и соль. И йогурт обезжиренный.
~~~
У нее было картинно умиротворенное лицо, лишенное, однако, всякой неестественности, всякой искусственности. читать дальшеОна смотрела расслабленно, и взгляд ее был добрым, разве что слегка нездешним, чужим, посторонним. Лицо же напоминало лицо не то мученицы с иконы, готовой с радостью вознестись на небеса, не то куколки из коробки; странное положение рук, кои девочка разместила на перпендикулярно расходящихся из одной точки зеленые поручни походило на распятие, что только усиливало эффект. С небес на землю возвращал лишь черный чехол, в которой, наверное, покоилась скрипка. Честно говоря, меня бы не удивило, если бы вместо музыкального инструмента за ее спиной оказались бы крылья.
I love to dance, dilly, dilly, I love to sing; When I am queen, dilly, dilly, You'll be my king. Who told me so, dilly, dilly, Who told me so? I told myself, dilly, dilly, I told me so.
«Твоё море, моя степь, твой корабль и мои кони, Килем степь не пропахать и табун в волнах утонет, Нам друг друга не понять - ни отнимешь, ни прибавишь... Я дождусь тебя в порту, если ты не опоздаешь». Suboshi
читать дальшеГод пятнадцатый, и он на излете. Трудно поверить, что первая игра была в далеком тринадцатом. Все это звучало бы ужасно ванильно, если бы я ностальгировала, но я вроде нет. Я даже напротив... Думаю о том, что я другая, и все другое, и это хорошо. Я не стала лучше играть, но я стала лучше понимать и думать.
С Сет начала, ею же и закончила. Недавно Лилс кидала мне мою фотографию с первой игры, и я там такая полуразвалившаяся на полу олицетворяю странную детскость (хотя взгляд у меня там какой-то дерзкий, такой типа, че ты меня фоткаешь?), а вот на фотографиях с этой игры я кажусь себе другой. Не знаю, спокойнее что ли. Только щечки мои. (: И волосы. А все остальное какое-то другое. Красиво и бессюжетно.
И Сет другая. Но это было еще из сетки понятно.)) Правда, я для себя не смогла установить эту границу между безразличием ко всему миру и заинтересованностью в его спасении, поэтому, мне кажется, сыграла не очень. В первый раз вышло как-то искреннее и невиннее. И если бы мы играли заново, я бы точно изменила одну вещь. Я уже говорила о ней, но повторюсь: я бы подошла к Нэссу. Тут сыграли роль слова Дэниэля, дескать, может, он только делает вид, что не помнит нас, плюс, темный момент в прогрузе, ну и общая пассивность персонажа. И все же я изменила бы это, но тут уж ничего не поделаешь. Мне понравилась сама атмосфера Целиаса. Она была очень густой и плотной: все что-то бегали, решали, придумывали. Клевый фараон, внушительный Неллай, убедительный Великий Жрец, живой Элиот, дорогой Хикки еще кто-то... Жалко мир, и жалко их. По Данте, самое дно Ада — во льдах среди предателей. И вот для Сет и Хикки весь ужас был в этом страшном холоде, а для Нейла — то, что никто не подошел к нему. Иллюзорный мир раскололся. Просто картинка картинка в тему. Я рада, что у Сет и Хикки есть новое начало. Они замерзли во льдах, достаточно пережив до этого, и я хочу верить, что у них будет мир. Я ведь правильно поняла, что могу на это надеяться?)
«Нужно любить – любить как можно больше, ибо в любви и заключается подлинная сила, и кто много любит, тот делает много и способен на многое, и что делается с любовью, то делается хорошо». Ван Гог.
Миф — это то, чего я очень и очень ждала. Замерзая в толстовке и под одеялом, я лежала накануне второй части игры и слушала sleep tight tiger, уж не знаю, почему, но она стала одним из главных источников Лисэль для меня. Наверное, потому, что она очень нежная, очень теплая, почти невесомая, едва слышная и вместе с тем грустная. В ней столько чуткости и мягкости, а еще необъяснимой тревоги и предупреждения: сейчас я здесь, но скоро уже не буду.
Я предчувствовала, я знала, что все должно быть как-то очень сильно и красиво. Так и вышло. Меня потряхивало перед началом, я боялась всего на свете и боле всего я боялась не справиться. Не нащупать ту грань между самодостаточностью и уязвимостью, между добротой и твердостью, между горящим желанием спасти всех и чувством самосохранения. Вообще забавно то, как Лисэль оказалась окружена неоднозначными личностями, не жаждущими в отличие от нее покрыть добротой весь мир. Супруг, брат, сын, Аипсэ — они не живут наизнанку, как живет Лисэль, ей до смерти важно быть нужной, полезной, не геройствовать, но шить этот мир нитками милосердия и благородства. «У тебя слишком доброе сердце», — постоянно говорил ей Энг, и это звучало как «У тебя слабые почки» или «У тебя нездоровые легкие». А когда Эль узнала, что ее еще и отравили, ей вообще начало казаться, что ей приходится оправдывать свое существование. Просила прощения она за игру у всех чуть более чем постоянно, потому что ей действительно казалось, будто она разочаровывает тех, кого любит. Добротой, доверчивостью, магией, слабо развитым инстинктом самосохранения. Она сильная, но зависимая от любви дорогих ей людей, а еще ей пятнадцать. Откровенно говоря, меня вообще восхищает, как Лисэль невольно оказалась окружена теми, кто на нее настолько не похож. Брат и муж — трудно сказать, кто их них более жесток, но она любит их обоих, Дэниэль, кажется, тоже не самая нежная поняшка. Да и спасала Лисэль тоже всех тех, от спасения которых ее отговаривали. Лайдена и Нэсс. От последнего ей вообще руки отрывали. Попытку помочь Аипсэ никто кроме Лорелии не наблюдал, однако, как утверждает он сам, ее бы от этого тоже отговаривали.) Но для Лисэль нет разницы между тем, кого спасать, потому что она — целитель. Не судья. И не ей решать, кому она дает право жить, а кому — нет. Она просто делает, что может.
Про семью. У меня была невозможно крутая семья. Пожалуй, по силе я бы могла ее сравнить с савийской, по насыщенности истории, по драматизму и красоте. Сама Эль мечтала не о такой семье, ей хотелось жить долго и счастливо с супругом, окруженными оравой детишек, навещать брата, любить и быть любимой, но я как поклонник древнегреческих трагедий, была прямо в восторге. Она полюбила, уехала за три моря, была отравлена, муж и сын ненавидели друг друга, а потом последний убил своего отца — сюжет, достойный Шекспира и Дж. Мартина, все, как я люблю.
Сама Лисэль любит всех одинаково сильно, но по-разному. Эйнар — это ее сердце. Ее душа, ее любовь. Она прямо-таки за руки хватала брата, чтобы он не причинил ему вреда, она очень любит графа Рейвена и никогда не жалела о своем выборе. И даже узнав все, она все равно поступила бы точно так же. Это любовь, сильная и яркая, она не успела расцвести в полной мере, потому что не хватило времени, и в новой ветви истории Лисэль будет отчаянно страдать от мысли, что разлучена с тем, ради кого оставила целый мир. Я рада, что на игре было не сахарно (же, да?), что Эль и Эйнар постоянно спорили, все было очень непросто, но живо, ярко и искренно. Наверное, самое страшное было узнать, что Дэн убьет Эйнара. Вот вся вскрывшаяся правда про отравление рядом не стоит с этим горем, доставляющее такое чувство вины. Брат — это что-то такое безоговорочно надежное, преданное и любимое. Это ее память, это часть ее самой, потому что без такого Энга не было бы такой Эль. Как он хватал ее за руки, чтобы она не занималась геройским целительством в ущерб себе, как был рядом практически всегда, как напоминал всем об уважении к принцессе, как говорил ей о том, какой долгой и тяжелой будет ее битва по возвращении в свое время. Эль очень любит брата и разрывалась на игре между ним и мужем (а потом между их телами, хаха, но не очень смешно, конечно), и ей очень хочется счастья для Энга, ей очень хочется, чтобы тот тоже полюбил и был любим. И сын. С Дэниэлем было настолько непросто, насколько вообще может быть. Многие говорили, как много он взял от матери, но Лисэль только смотрела и пыталась постичь, что кроется в том, кого она мечтала растить и воспитывать, а не подбирать крохи чужих воспоминаний. Узнанное о том, как жил Дэн все эти годы, — это много ударов тупым ножом по сердцу. Лисэль знала, что с ней все было бы иначе. Ей так много хотелось сказать сыну, но было порой так неловко и странно, ибо он совсем чужой, а еще ей казалось, будто он ее избегает часто, не хочет долго находиться рядом, тяготится ею. Позднее, она поймет, что к чему, и тогда придет к нему сама и просто обнимет не в силах больше ходить по пятам в надежде поговорить. Ей страшно думать о том, что содеял Дэн. И вместе с тем она не может отказаться от любви к сыну.
Еще три любопытных взаимодействия: Лайдена, Леон и Аипсэ. Лайдена ващеклассная, но это я как игрок говорю, она убедительная, яркая, устрашающая. А Лисэль сначала чуть не вступила с ней в конфликт, но потом даже заинтересовалась ею. Лайдена четкая, как пацан — и это странно нравится Лисэль. Ей все говорили, какое это зло, убивающее людей, но вот Эль лично не засвидетельствовала, зато засвидетельствовала, как леди Лайдену все пытались убить, тогда как братом было объявлено перемирие. Ну и такого неуважения к законам гостеприимства и женщине Лисэль стерпеть не могла, плюс природное человеколюбие. Леди Смерть, спасибо за благословение -) это вот прямо в копилку неожиданностей. Очень понравилось говорить с Леоном. От первоначального «— Сочувствую. — Не нуждаюсь.» к очень разговору о происхождении Рейвенов. Это было как-то... Это было так убедительно и таинственно. Как будто я в каком-то сериале вдруг погрузилась во флешбэк. И Аипсэ, конечно. Всего, кажется, два разговора, в первом из которых Аипсэ сначала обещал золотые горы, а потом после обморока признался в том, чем это обернется на самом деле, а во второй раз Аипсэ просил беречь себя в положении. Лисэль попыталась помочь и попросила помощи сама. Доверилась — и не обманулась. Это так... здорово. Я до игры даже не думала, что эти персонажи будут связаны как-то между собой, но все это так развернулось и дало жизнь новой истории, другой, не менее драматичной, но менее безысходной. Спасибо за саму Лисэль и историю в будущем.) Я бы не любила эту историю меньше, даже если бы Лисэль окончательно умерла, но вот этот новый виток — это очень круто. Не хватило Нэсса. Я так надеялась на известный исход и все удивлялась, почему меня никто не трогает даже. Нет, у меня не было навязчивой идеи умереть, но мне казалось, у меня аж три способа погибнуть (израсходовать все силы, Нэсс и инквизиция), но нет! Даже в кровавом угаре я никого не заинтересовала. ( : Ну ладно, эмоций все равно хватило сполна. Скажу еще, что мне, издалека наблюдавшая за историей Лайдена—Нэсс, радостно видеть ее счастливое завершение. ( :
Все-таки я ужасно непоследовательна в этом отчете. Что-то еще хотела сказать, но не помню... Наверняка хотела. А. Литературный отчет, наверное, нет, но плюс к письму брату написалось еще два, и теперь их три таких. Написанных, но нечитаных.
Вот. Все было хорошо. Хочу увидеть фильм по всему этому. : D
Мой драгоценный брат, ...Не прошло и пары дней с того момента, как я поставила точку в своем последнем письме, как я поняла, что тоска по тебе во мне так сильна, что я не могу удержаться от того, чтобы написать тебе еще. Мое сердце рвется на части от мысли, что ты остался один во дворце, и оттого я испытываю чувство вины, что не смогла стать для тебя достойной сестрой и помогать тебе в будущем. Ты сделал для меня так много, что мне кажется, я никогда не смогу отплатить тебе тем же, и эти письма — ничто в сравнении с тем, что ты дал мне, но я буду писать тебе, чтобы ты никогда не забывал, как я люблю тебя.
Со мной все в порядке. Нет, не так. Я счастлива. Обычно молодые особы моего возраста говорят, что не могут жить без своих возлюбленных. Это не так. Я бы смогла жить без Эйнара. Но я не хочу. Как хорошо, что я с ним. Помнишь, как в детстве ты оберегал меня от всего и боялся, как бы я не истратила все свои силы, помогая другим? Ты защищал меня и пытался укрыть от всего мира, как фарфоровую чашу, и, наверное, на твоем месте я бы сделала точно так же, но как же я счастлива, что ты дал мне шанс стать чем-то большим, чем хрупким изделием для любования. Не так давно я поняла, что самое большое саморазрушение в мире – это беречь себя. Не нужно жалеть себя, и я не хочу и никогда не стану. А потому не надо бояться. Я люблю Эйнара, и я счастлива, что ты дал мне благословение на этот брак. Сейчас я с ним, сейчас я совсем в новом мире. Иногда мне становится страшно, но только самую малость. Это необъяснимое чувство, я не могу найти его причин, но иногда я начинаю чего-то бояться. Наверное, это оттого, что за последние месяцы я узрела, как велик мир, и как мала я. Мне хочется верить, что я постигну всю его глубину, но вместе с тем боюсь не успеть. Я ведь еще даже не весь замок Рейвенов изучила, представляешь. Только не переживай за меня слишком сильно. Когда что-то тревожит меня, я всегда думаю о своем супруге и тебе. Я знаю, что с вашей любовью я так сильна, что ничто не способно меня хоть каплю устрашить. Милый брат, если бы ты знал, какое это счастье – быть любимой. Я надеюсь, и ты однажды это познаешь и тогда поймешь, что жил только ради этого момента соединения с душой и телом человека, которого полюбил. Иногда мне и не верится, что все это происходит со мной. Я так счастлива, я слишком счастлива, чтобы это могло быть правдой. Я чувствую, как передо мной открывается целый мир, огромный, невероятный мир, и я лишь маленькая песчинка в нем. Знаешь, это и страшно, и прекрасно вместе с тем. Мне кажется, моя жизнь, подобно цветам сакуры, сейчас только зацветает.
Сколько нас с тобой, наверное, ждет впереди.
Надеюсь, с тобой все хорошо. Думаю о тебе каждый день.
Любовь моя, ...Ты никогда не прочитаешь моего письма, а я никогда не увижу твоего ответа. Эти строки, что капли холодной воды в пустыне. Я пишу в надежде облегчить свою боль, но знаю: это бессмысленно. Мне не становится лучше. Я люблю тебя. Я просыпаюсь с твоим именем и засыпаю, но сколь легче бы мне было не знать тебя вовсе, не помнить и не любить. Может быть, сейчас, где-то в темной ракушке своего замка ты думаешь точно так же, жалея о том, что некогда нога твоя ступила на земли моего царственного брата. Ты бы отказался от меня тогда, зная, каким разочарованием я стану? Я бы от тебя не отказалась. Мне было бы легче, но моя жизнь не имела бы того смысла, что обрела вместе с тобой.
Твой мир – мир сильных. Кажется, я оказалась гнилым изнутри плодом, что скрывался под лощеной и наливной шкуркой своей иллюзорной надежности. Как бы я хотела быть сильнее. Стать много, много сильнее, быть, как ты, как Энг, как все вы, кто может противостоять этому черному течению горя. Может, было бы лучше, если бы я умерла без шанса на эту полупризрачную жизнь в будущем, ради которой я была спасена. Не знаю. Червями точат подобные мысли мое сердце, лишь укореняя меня в том, как я, в самом деле, слаба. У меня есть надежда, а я едва могу удержать ее в руках, ибо знаю, что я хотела жизни иной. Я хотела быть с тобой. Но я сгорела. Сгорела и из пепла вновь родилась. Что-то ждет меня впереди, неясное, призрачное, эфемерное… А ты – настоящий. Из плоти и крови, живой и желанный. Но ты – далеко. Как мне с этим мириться, я не ведаю. Если бы ты знал, сколько страхов, сомнений и печалей грызут меня изнутри. Если бы ты знал... И если бы это знал тот, кто спас меня, пожалел бы он о том, что дал мне жизнь? Я стараюсь не унывать, я стараюсь не падать духом, я стараюсь быть достойной этой возможности ж и т ь. Не разочаровать себя, ибо мне казалось, что я сильная. Не разочаровать Аипсэ, возжелавшего мне помочь; если я предам это доверие, то ради чего все это?
Я люблю тебя. Я хочу быть рядом, но буду ли? Сильнее этого я хочу только твоего счастья. Может быть, без меня, может быть, не со мной. Ты сможешь? Сколько я хочу сказать тебе, но все эти слова по развеются по ветру длинных часов и долгих миль. Люби Дэниэля за двоих. Не забывай обо мне. Позволь полюбить себя и полюби сам. Ты не получил этого со мной, может, будет кто-то другой. Мне горько и больно даже думать об этом – это было мое, ты был моим. Но в твоем мире смерть разлучила нас.
Как страшно, что ты никогда не прочитаешь этих строк. Как хорошо, что ты их не прочитаешь. Я люблю тебя. Твоя Лисэль. Написано почти сразу после «смерти» Лисэль. Не отправлено.
Дэниэль, ...Мне отчаянно хочется назвать тебя любимым или дорогим сыном, но я не знаю, вправе ли я на такую нежность, когда я не видела тебя со дня твоего рождения и нашего расставания. Даровать жизнь – это еще не все. Многие женщины дают новые жизни, но немногие становятся матерями. Воспользоваться тем, на что ты способна, и родить ребенка — не самое великое достижение, это ведь дело нехитрое. Хоть и мучительное, уж я-то знаю. И все же дети рождаются и от блуда, и от глупости, а после расплачиваются за грехи родителей. И мне так страшно, что ты можешь стать одним из таких несчастных созданий. Я пытаюсь уверить себя в обратном. Может, мои сомнения напрасны, и однажды, когда мы увидимся, ты будешь бесконечно счастлив видеть меня, и в тебе не будет ни капли обиды.
Но что думать об этом сейчас? Между нашей первой и второй встречей пролежит целая вечность, и я только встала на ее тропу. Долго тянется эта дорога, долго и мучительно, я все иду и иду к тебе, но будто по одному и тому же месту, не приближаясь к тебе ни на шаг. Сколько раз еще взойдет солнце? Сколько раз ему еще тонуть в багряных водах бескрайнего моря? Сколько упадет звезд, сколько радуг расцветет на небе цвета нежных ирисов, сколько, сколько, сколько? Мне трудно быть покорной и терпеливо ждать, зная, что где-то там, за сотни миль ты живешь, ты растешь, и хоть с каждым днем я все больше приближаюсь к тебе, но вместе с тем все больше отдаляюсь от того младенца, что я едва сумела удержать на руках. Мне не увидеть твоей первой улыбки, мне не услышать твоих первых слов, мне не узнать твоих первых успехов – мне ничего из этого не дано.
Но я не ропщу, отнюдь. Я справляюсь. Я учусь. Мне даровано больше, чем я могла ожидать. У меня есть надежда. Доселе я и не знала, что это такое, но сейчас это слово, будто витражное окно в замке, вспыхнуло искристыми красками с наступлением полдня. И мой полдень – наше с тобой расставание. У меня нет ничего кроме надежды. Я ею живу, я ею дышу, я ею смываю грязь отчаяния и боли со своего сердца. И я верю, что это не зря. Иначе быть не может.
Твоя любящая мать. Написано спустя некоторое сразу после «смерти» Лисэль. Не отправлено.
— Удивительно, что я сразу поверила в тебя, а тебе нужно время. — Действительно удивительно. Но, возможно, дело в том, что я видел столько гнили, сколько не видели вы?
Мне кажется, мой отчет с игры и будет такими кусками.
«...и что все в них написанное никогда и ни за что больше не повторится, ибо те родам человеческим, которые обречены на сто лет одиночества, не суждено появиться на земле дважды».